2009, 12 декабря
Румынская революция. Разница во времени (часть 2)
Владимир Тольц: В эфире вторая из передач, посвященных
Первую передачу, вышедшую в эфир в октябре, мы завершили фрагментом из книги «Смерть Чаушеску. Отчет Дориана Марку». Один из наиболее заметных участников декабрьской революции 1989 года — он же один из главных организаторов казни диктаторов Николае и Елены Чаушеску — знаменитый румынский барбудос Джелу Войкан размышлял о прошлом и будущем.
«Я мечтаю о том, чтобы разгадать загадку своего прошлого. Что же касается будущего — там все ясно: пройдут годы, и на углу самого широкого бухарестского проспекта, седой бородатый старик остановится перевести дыхание и увидит, как народ спешит куда-то по делам, не обращая внимания на табличку „Проспект имени Николае Чаушеску“...»
Звучит музыка из Румынской рапсодии Джодже Энеску
Владимир Тольц: Мрачноватое видение будущего — вполне в стиле нашего времени. — Это я обращаюсь не только к вам, уважаемые слушатели, но и к моему коллеге Владимиру Ведрашко. Разница во времени тут очевидна во многом — в отличии нынешних мрачных прогнозов от жизнерадостного идиотизма исходящих с востока прогнозов прошлого, в отличии нынешнего посткоммунистического состояния Центральной и Восточной Европы от ее состояния в конце
Владимир Ведрашко: Собственно, об этом говорили за недавно организованным нашей радиостанцией круглым столом представители Латвии и России, Чехии и Румынии, Азербайджана и Украины. Более того, одной из главных ошибок новых политических элит была названа неспособность провести люстрацию — очищение от коммунистов, своего рода антикоммунистическую «денацификацию», если уж использовать устоявшийся исторический термин. Вот в этом и видят многие специалисты причину неразвитости демократии в некоторых посткоммунистических странах, в частности в Румынии.
В знаменитой Тимишоарской декларации от 12 марта 1990 года в восьмом пункте содержалось требование введения люстрации:
«Мы предлагаем ввести запрет на участие в каких-либо избирательных кампаниях — в течение ближайших трех кампаний — бывших активистов компартии и бывших офицеров Секуритате. Их участие в политической жизни страны остаётся главным источником напряженности и подозрительности, которые раздирают ныне румынское общество. До стабилизации положения и достижения национального примирения, отстранение этих людей от политической жизни является абсолютно необходимым. Мы также требуем, чтобы в законе о выборах отдельным параграфом было установлено, что бывшие активисты компартии не имеют права выдвигать свои кандидатуры на должность президента страны. Президент страны должен символизировать собой наш полный отказ от коммунизма. Членство в коммунистической партии мы не рассматриваем как вину. Мы все знаем, в какой мере это членство было обязательным для самой повседневной жизни человека — от профессионального роста до получения жилья. Мы знаем, сколь тяжелы были последствия для тех, кто решался на отказ от партийной книжки. Но партийные активисты были теми, кто отказался от профессии ради служения партии и получения особых материальных выгод. Человек, который однажды сделал такой выбор, не обладает моральными качествами, которыми должен обладать президент государства».
Владимир Ведрашко: В последующие месяцы Тимишоарскую прокламацию подписали четыре миллиона румын. Но еще до обнародования в марте 1990 года этого документа я разговаривал с молодыми и пожилыми жителями Бухареста и Констанцы — тогда меня пригласили быть автором документального фильма о румынской революции, который мы снимали с режиссером Екатериной Вермишевой от Центральной студии документальных фильмов. Так вот, румыны уже тогда говорили о том, что какая-либо общественная деятельность бывших партактивистов и членов Секуритате должна быть категорически запрещена.
Введение люстрации было и одним из главных требований — вероятно, даже самым главным — участников массовой многомесячной демонстрации в центре Бухареста, которую разогнали шахтеры, — но об этом чуть позже...
Мне кажется, что разница во времени — это возможность сопоставлять и сравнивать то время — и ЭТО. Задача кажется не столь сложной, потому что ЭТО время — у нас перед глазами. И для сравнения можно ограничиться описанием существенных черт того времени.
И тогда некоторые параллели могут выстроиться сами собой.
Владимир Тольц: Знаете особенность наших слушателей и вообще современной публики, так сказать «интересующейся историей»? — Незнание фактов они стараются заместить яростными спорами о дефинициях! Когда речь заходит о свирепой румынской осени
Владимир Ведрашко: Исследователи утверждают, что в ближнем окружении Чаушеску находились люди в высшей мере сервильные. Они полностью зависели от воли вождя и хорошо понимали, что на единоличном правлении Чаушеску держится вся структура власти. Если бы они замахнулись на своего шефа, то, быть может, и могли его скинуть, но при этом — и они точно это знали — и это подтверждено зафиксированным в стенограммах духом заседаний верхушки румынской компартии, что рухнет вся система власти и погребет и самих заговорщиков. Известна знаменитая сцена, незадолго до революции, когда Чаушеску бросил своим верноподданным, чуть заикнувшимся о необходимости каких-то перемен: «Ну, если не нравится, как я управляю, то управляйте сами» — и пошел прочь из зала заседаний. Так ведь за ним побежали и уговорили вернуться. Поэтому ни о каком дворцовом перевороте — то есть силами ближайшего окружения — речь идти не может.
Вместе с тем, революционная ситуация назревала тем явственнее, чем сильнее коммунистическая геронтократия изолировала себя от народа. Один из наиболее глубоких, на мой взгляд, исследователей румынской революции британский ученый Питер Сиани Дэвис пишет:
«Пребывая в состоянии интеллектуального и умственного застоя, не имея даже минимальной обратной связи с народом, властвующие старцы оказались в плену собственного — словно заключенного в одиночную камеру — мышления и таким образом оказались оторванными от реальности. Подтверждением этого тезиса служит выступление самого Чаушеску в последние дни своего правления: он уже совершенно не понимал происходящего. Обращаясь к телеаудитории за два дня до бегства из Бухареста, он назвал акции протеста в Тимишоаре и других городах не чем иным как проявлением недовольства отдельных лиц, которые опирались на иностранных агентов и провокаторов, прибывших в Румынию из-за границы. Более того, даже после своего бегства и поимки, уже сидя в комнате чрезвычайного трибунала, он был уверен, что „рабочие ринутся ему на помощь“...»
Владимир Ведрашко: Итак, в результате многолетнего выстраивания своей партийной вертикали власти — впрочем, мне кажется более точным термин «пирамида», но нашему уху привычнее «вертикаль» (не так ли?) — Чаушеску самоизолировался и перестал адекватно оценивать реальность. На это ушли многие годы. Думаю, лет
Владимир Тольц: Но так ли уж все смело это «цунами»? Не могли бы вы сейчас рассказать, что реально произошло в декабре 1989 в Румынии? Ведь вы же были там в эту пору...
Владимир Ведрашко: Декабрьское цунами в Румынии действительно смело абсолютно все. Это не только образ, это — реальная картина: портреты великого руководителя, считавшего себя безусловным национальным лидером, карпатским гением, были разодраны в клочья, выброшены через окна, сожжены в огромных количествах на улицах, растоптаны. В румынских официальных флагах, висевших над официальными подъездами, в мгновение ока были вырезаны дыры — то есть из флагов были вырезаны гербы с коммунистической символикой. А на столичных улицах оказались брошенными, разбитыми, сожженными автомобили высшей номенклатуры. То есть любые материальные атрибуты власти, любой властный реквизит — были уничтожены.
Была снята охрана с дворца Чаушеску, можно было свободно войти в его подземный противоатомный бункер (что, собственно, я и сделал). Ошарашенные люди, еще поначалу как-то трепетно, боязливо относились к обстановке во дворце, но уже через несколько минут начались погром и грабеж. Ну и, наконец, цунами сорвало тюремные замки и освободило всех политических узников. И уже через несколько часов после цунами эти люди занялись тем, что заново стали отстраивать то, что у них было отнято. А потом они начали участвовать в политическом процессе. А потом они создали партии и в результате выборов образовали парламентские фракции.
Поэтому формулу демократии можно обозначить и в простых и понятных категориях: свобода общественной деятельности, агитация за свои идеалы, получение в результате свободных выборов парламентских мест, затем ответственность за принимаемые решения и — если обещанное претворялось в жизнь, то продолжение участия в политической жизни, а если нет — то уже естественный уход в небытие. Естественный, эволюционный, ненасильственный.
Владимир Тольц: О декабрьской революции в Румынии в свое время понарассказано и понаписано столько противоречивого, загадочного и неправдоподобного даже, что ваши слова о «естественности, эволюционности и ненасильственности» выглядят как шутка. Ведь про что только не сообщалось тогда, — о сговоре и совместных спецоперациях кгб и цру, о психологических диверсиях, манипуляциях массовым сознанием и дезинформации...
Владимир Ведрашко: Для того чтобы представить себе масштабы дезинформации и психологических диверсий, приведу несколько строк из публикации, которая была названа Докладом сенатской комиссии по расследованию событий декабря 1989 года. Этот документ редакция газеты «Адевэрул» напечатала в 1992 году и утверждала, что его текст на 99 процентов — подлинный.
«В гарнизоне города Брэила, на востоке Румынии, командиры частей и подразделений получали по телефону ложные сведения, которые должны были посеять панику и смятение. Так, например, сообщалось, что к северу от портового города Галац высадился вертолетный десант, в местном родильном доме весь медицинский персонал расстрелян. Сообщалось также, что вражеские элементы пытались инфицировать питьевую воду на предприятии по очистке и фильтрации воды. По другим данным, готовился к подрыву кислородный цех одного из местных предприятий. Для проверки этих сообщений на некоторые объекты направлялись военнослужащие. Однако в ряде случаев, столкновения с охраной объектов приводили к гибели людей».
Владимир Ведрашко: В докладе отмечается, что подобные ложные сведения распространялись лицами, которые хорошо знали систему военной связи.
А вот еще фрагмент из того же документа — о роли телевидения. Напомню, что Румынскую революцию нередко называли первой революцией в прямом телевизионном эфире. Вот что говорится в докладе сенатской комиссии:
«Телевидение сыграло важнейшую роль в распространении информации о революции. Вместе с тем, через телеэфир распространялись данные, которые либо не являлись проверенными, либо изначально даже не были правдоподобными. Например, в ночь с 22 на 23 декабря (то есть через несколько часов после поимки диктатора) без прохождения какой-либо военной цензуры, были переданы сведения о том, что к Бухаресту движется колонна бронетехники с целью оккупировать ключевые позиции в столице. При этом уточнялось, что силы террористов намерены занять телецентр. Также 23 декабря — телевидение информировало, что в связи с появлением в небе самолетов и вертолетов без опознавательных знаков, через посольство СССР у Москвы был запрошена военная помощь».
Таким образом общественному мнению ясно давалось понять, что положение вышло из-под контроля румынских вооруженных сил, и армия больше не в состоянии сопротивляться наносимым по ней ударам. В связи с этим сенатская комиссия отмечает: во второй половине дня 23 декабря между генеральными штабами румынской армии и вооруженных сил Советского Союза состоялись телефонные переговоры, во время которых было подтверждено, что румынская сторона не запрашивала военной помощи у СССР. Как показали последующие события, румынская армия в полной мере подтвердила свою преданность делу революции. Румынским солдатам удалось дать отпор врагам этой революции. Комиссия пришла к выводу, что действия врагов были направлены на создание ложной картины. Диверсанты хорошо знали как расположение воинских частей, так и возможности использования всех военных каналов связи».
Владимир Ведрашко: В появившихся позднее книгах, интервью говорилось, что сопротивление сил, верных Чаушеску, прекратилось сразу после казни диктатора, вечером 25 декабря. Но вот что сказал сам Ион Илиеску в своем первом интервью советским журналистам — 26 декабря:
Ион Илиеску: Большую сложность создают эти террористические акции. Режим Чаушеску создал очень мощную систему репрессий, которая действует и сейчас для дестабилизации страны, для создания трудностей при создании новой политической структуры.
Владимир Ведрашко: Позднее один из моих коллег в Бухаресте, проработавший там еще много лет, приводил ответ, который ему дал Илиеску на вопрос: почему не был пойман и судим ни один террорист. Потому, отвечал президент республики, что румынские следователи не отличались высокой квалификацией, зато обученные Чаушеску кадры — обладали изощренной преступной тактикой, взять их с поличным оказалось невозможным.
Владимир Тольц: Знаете, вот демократия, демократия... но ведь к власти в Румынии пришли так называемые неокоммунисты, то есть все-таки те, кто раньше — еще недавно — был соратником Чаушеску...
Владимир Ведрашко: Это правда. Ион Илиеску, пришедший к власти сразу после свержения Чаушеску, а затем и закрепивший свои позиции в результате свободных выборов, был человеком с коммунистическим номенклатурным прошлым. Но это объяснимо, и тут все тоже просто. У кого был опыт «работы с массами»? Кто спал и видел, что режим падет? Конечно, молодое и среднее поколение наиболее политически активных членов компартии. Другие-то вышли из тюрем, вернулись из ссылки. Самый яркий пример — Корнелиу Копосу, лидер знаменитой исторической партии цэрэнистов, юрист, образованнейший человек, — он-то ведь при Чаушеску отсидел 17 лет в тюрьме, а потом, собственно, при Чаушеску до 1989 года работал на заводе в слесарном цехе на должности чернорабочего. После свержения Чаушеску он уже был изможденным стариком. Но даже он включился в политическую борьбу. Однако силы были неравными.
Более того, вождь революции, товарищ Илиеску очень скоро — какой-то генетической памятью — восстановил в себе некоторые коммунистические рефлексы, и когда нужно было переспорить своих политических оппонентов, призвал в Бухарест шахтеров. Помните, я говорил о массовой демонстрации весной и летом 1990 года, участники которой оккупировали на много недель центральную площадь Бухареста и требовали введения закона о люстрации? Так вот, именно на разгон этой демонстрации Илиеску и призвал в Бухарест многотысячные отряды шахтеров. Ну, те уже булыжниками и ломами навели в городе свой пролетарский порядок. Потом это повторилось еще несколько раз. Были и жертвы. Вот тогда, в результате действий нео-коммунистов — бывших номенклатурщиков из рядов компартии Чаушеску, — румыны получили тяжелую моральную травму, обрели тяжелый опыт разочарования и политической апатии.
Я думаю, насилие над инакомыслящими, причем насилие не аппаратное, не пропагандистское, и даже не полицейское, а буквально физическое — это абсолютно черные страницы первых месяцев и даже лет румынской революции.
Владимир Тольц: Да, для меня, как и для многих, кто наблюдал тогда за румынскими событиями с Запада, румынский революционный декабрь с этих «черных страниц» и начался. И мало кто из нас мог рассматривать рождественский расстрел стариков Чаушеску как начало либеральных демократических преобразований...
Владимир Ведрашко: Владимир, я не могу объективно оценить этот исторический момент. Дело в том, что мне пришлось быть в самой гуще тех событий, жить в соседстве с румынами — не в посольском городке, а буквально среди румын. И я видел, с какими слезами, с какими криками радости они встретили известие о расстреле Чаушеску. Многим просто не хватало слез (они были выплаканы в предыдущие годы), чтобы плакать, и они рыдали с сухими глазами. Тогда о Чаушеску большинство людей говорило открыто и в голос: собаке — собачья смерть. И это были те же люди, которые аплодировали ему на многотысячных митингах, носили его портреты, пели песни во славу его, но вот пришел день — и они выкрикнули: собаке — собачья смерть. Что было, то было. Так сработал механизм накопленного недовольства. Но, вы знаете, прошло всего несколько недель, и вот эта волна ненависти схлынула. И тогда на двух тогда еще безымянных могилах Елены и Николае стали появляться цветы.
Понимаете, революция — это всплеск, это взрыв, это извержение вулкана. Это не «дворцовый переворот», где кукловоды меняют перчатки, это — колоссальной силы выброс энергии. Это природная катастрофа. Это аномалия. Но потом она проходит — и возвращается обыденность. Однако чему учит румынская революция? Тому, что взрыв тем закономернее, тем яростнее, и, если хотите, бессмысленнее и беспощаднее, чем дольше и безжалостнее свободу закатывали под асфальт.
И вы знаете, что еще примечательно — ведь все эти важнейшие исторические перемены имеют свойство происходить с довольно небольшим временным промежутком. Ну вот, Гитлер — в
Диктаторы, узурпаторы — они только кажутся вечными. На деле, как правило, это весьма и весьма кратковременные фигуры, и самый главный урок: они, эти фигуры, заканчивают всегда плохо. Потом пройдут годы — и, быть может, как предполагает румынский революционер Джелу Войкан, их именами назовут проспекты. Но это будет потом, когда они уже никому не будет мешать жить.
Владимир Тольц: Очевидец событий 1989 года в Румынии Владимир Ведрашко в выпуске программы «Разница во времени», посвященном