В августе 68-го
Петр Вайль
См. 40 лет вторжению войск Варшавского договора в Чехословакию
Когда 21 августа 1968 года советские танки вошли в Прагу, мне было под девятнадцать. Хорошо помню себя того, хотя вспоминать малоприятно. Я слушал зарубежное радио, читал Самиздат, вроде всё понимал, но перебарщивал с попыткой понимания. Их, которые в Кремле, как все мои друзья, не любил. Но говорил о целесообразности с их точки зрения. Не оправдывал, конечно, но умничал и рассуждал, что надо пытаться понять их позицию — иначе необъективно. Кивал на «Расёмон» Куросавы, где одно событие четыре очевидца описывают совершенно по-разному. Большой релятивист был, каким и в девятнадцать быть неудобно. Повзрослев, понял, что мантра «у всех своя правда» — ложь: одна — правда, другая — притворяется. И другая мантра «чума на оба ваши дома» — враньё. Так не бывает: какой-то из домов всегда заслуживает больше чумы. Виноватых поровну — нет.
В то время и демонстрация протеста 25 августа на Красной площади не сильно поколебала: какой смысл? ведь ничего же не изменится. Как раз 25 августа Франция провела успешное испытание водородной бомбы в Тихом океане и стала пятой ядерной державой: кто ж заметит восемь человек с плакатами в Москве.
Сильный, оказавшийся решающим, толчок дал Александр Галич. Его песня:
Снова, снова — громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе —
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Вопят прохвосты-петухи,
Что виноватых нет,
Но за вранье и за грехи
Тебе держать ответ.
За каждый шаг и каждый сбой
Тебе держать ответ!
А если нет, так черт с тобой,
На нет и спроса нет!
Тогда опейся допьяна
Похлебкою вранья.
И пусть опять — моя вина,
Моя вина, моя война,
И смерть опять моя!
В свои неполные девятнадцать я рассуждал о целесообразности.
Мой ровесник — моложе на 18 дней — студент Владимир Гнулик погиб 21 августа 1968 года от огнестрельной раны в грудь. Повар Ярослав Кубеш — на 19 дней меня старше — был раздавлен военным грузовиком. Студент Марио Мусих — на год старше — тоже. Строитель Милан Лампер — старше меня на два месяца — застрелен. Все они убиты 21 августа у здания Чешского радио в Праге на углу Бальбинова и Виноградской, наискосок от которого я прожил с 95-го одиннадцать из своих тринадцати с лишним пражских лет.
Возле радио тогда погибли шестнадцать человек. От 18-летнего автомеханика Ивана Лайты и 44-летнего железнодорожника Ярослава Швеца, убитых осколками танкового снаряда, до 72-летнего пенсионера Яна Баборовского, сгоревшего заживо в своей квартире в доме напротив, когда танки стали стрелять по жилым зданиям. 28-летний Иржи Клапка разбился, выпрыгнув из окна горящей квартиры на Виноградской.
Потом тоже погибали. 24-летнюю Марию Хароускову убили, когда она шла 28 августа по скверу в Кларове, через реку от концертного зала Рудольфинум и той площади, которая тогда еще не носила имя Яна Палаха. 10 сентября на улице Оплеталова, где в 1876 году впервые был полностью издан «Кобзарь» Тараса Шевченко, пьяный советский солдат застрелил 16-летнего типографского подмастерья Мирослава Беранека. 27 августа танк задавил на Смихове 70-летнюю пенсионерку Бедржишку Кадершабкову. 24 августа на Подольской набережной Влтавы были убиты 15-летний Карл Немец — выстрелом в сердце, и 15-летний Карел Паришек — выстрелом в голову.
108 человек погибли в Чехословакии при вторжении, около 500 были серьезно ранены.
Никого из них не тревожил вопрос о целесообразности. Одних — потому что их не спросили и они не успели об этом подумать. Другие не слишком задумывались, а просто знали, что им надо быть у здания Чешского радио, когда туда подходят танки.
Не задумывались — по-другому — и те, кто сидел в танках.
Александр Майоров, командующий 38-й армией, главной силой вторжения, вспоминает в мемуарах о совещании в Москве 18 августа, после которого к нему подошел командующий ВДВ генерал-полковник Маргелов: «Ну что, понял, Саша? — Так точно, Василий Филиппович. — А что понял? — осклабился воздушный десантник. — Действовать надо решительно и твердо управлять войсками. — Е..ть надо и фамилию не спрашивать — вот что надо!»
На том совещании министр обороны СССР Гречко сказал: «Огонь открывать только с моего разрешения». Дальше Майоров пишет: «Я взял на себя ответственность и приказал этим командирам (дивизий и передовых отрядов — ПВ) на выстрел отвечать залпом».
Вышедшие к Лобному месту на Красной площади 25 августа 1968 года задумывались и спорили. Ясно было, что действительно сейчас ничего не изменится, что затея — бессмысленная. Практически — точно. А по-другому — включаются другие критерии, не впасть бы в патетику. Господь, говоря о наказании Содома и возможном прощении города ради живущих там праведников, «сказал: не истреблю ради десяти» (Быт. 18:32). В Москве нашлись восемь человек. Поименно: Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг. Они продержались на Красной площади с плакатами три минуты, после чего их арестовали, избили, приговорили к заключению и ссылке.
И тогда, и потом никто из них не приводил высоких доводов. И они сами, и их друзья, объясняя побудительные мотивы поступка, не сговариваясь, называют одну причину — было стыдно.
Это как раз то, о чем пел Галич. Мало быть без греха самому. За чужое вранье и за чужие грехи тебе держать ответ. Вина — моя, война — моя. Это называется — нравственность.
Какие кондовые слова — «целесообразность» и «нравственность». Из какого-то бухгалтерского лексикона, вроде «задействованности» и «востребованности». Российские деятели всех уровней любят еще и удваивать: «морально-нравственные» (ценности, например). В других случаях они к тавтологии не привержены: не говорят же «самолетно-авиационные» (перевозки, допустим) или «продуктово-продовольственные» (поставки, скажем). А тут — говорят, и становится ясно: не осознают, что произносят. И слова, и понятия — чуждые.
Пожалеть бы их, то есть нас — и тех, кто всё это творил, и кто одобрял, и кто молчал, и кто не хочет и не может покаяться, и кто говорил и говорит о целесообразности. Нет никакой целесообразности на свете. Есть добро и зло. И если ты не умеешь отличать одно от другого, то твое существование — нецелесообразно.
А о нравственности вслух не надо. Как писал Василий Розанов: «Я еще не такой подлец, чтобы говорить о морали». Надо делать. На длинной дистанции это оказывается выигрышно, даже если пока теряешь: как долгосрочное вложение — выгодно. «Когда не знаешь, как поступить, поступай по совести», — говорил Бродский.
Вот те восемь на Лобном месте так и поступили, ощутив стыд за себя и за других.